Картины Ольги Шагиной производят удивительное впечатление. Изысканные, легкие и слегка эфемерные — они как доносящиеся из прошлого звуки лютни, аромат засохшего цветка или узор на крыльях бабочки… Редко, действительно редко случается видеть такое. Раз увидев, я буквально заболел ее работами. Долго напрашивался в мастерскую, но художница то уезжала куда-нибудь, то готовила очередную выставку, то просто отвечала, что занята. Наконец — долгожданная встреча. В мастерской, несмотря на зябкое дождливое утро, оказывается неожиданно тепло, в воздухе витает запах свежесмолотого кофе.
— А я думал, настоящие художники живут в неотапливаемой мансарде и пьют по утрам рассол…
Хозяйка мастерской улыбается, начинает варить кофе в какой-то немыслимой джезве времен царя Гороха.
— Да, как-то я выпадаю из образа…
— Ольга, а почему, собственно, вы так не любите давать интервью? В первый раз вижу, чтобы художник столь упорно отказывался от бесплатной рекламы.
— Вот я сижу, языком болтаю, а у меня тем временем колер сохнет.
— И времени у нас с вами…
— Полчаса.
— Да-аа… И что, вот так, с утра до вечера, за мольбертом?
— Это такое затягивающее занятие… Словами не описать.
— То есть у вас такая идеальная ситуация, когда вы делаете то, что вам нравится, и получаете за это деньги.
— Да, именно.
— Считаете ли вы себя успешным, в полной мере реализовавшимся человеком?
— Успешным — да, пожалуй. В полной мере реализовавшимся — нет, не считаю. Думаю, сейчас как раз начнется самое интересное.
— В каком смысле?
— В смысле, что уже накоплен определенный опыт, но еще не пропал интерес. Самое удачное время для работы.
— Считаете ли вы себя деловой женщиной?
— И да и нет. Я неделовой человек в том смысле, что занятия живописью мне интересны сами по себе, независимо от коммерческого успеха. Если у меня перестанут покупать работы, я пойду мести улицу, а по вечерам буду писать картины. Но я деловой человек в том смысле, что сама веду свои дела, сведя до минимума контакты с галереями и арт-дилерами. Если делаю выставку, то в девяти случаях из десяти я сама ее делаю. Показываю именно те картины, которые считаю нужным показать. И на открытие зову тех людей, которые мне приятны…
— А тех, которые полезны?
— …И самых приятных из тех, которые полезны.
— А все-таки, чем же вам не угодили галереи?
— Это очень большая ловушка для творческого человека. Представьте, вам предлагают выставки, участие в престижных аукционах, наконец, контракт на постоянной основе. Но при этом говорят: «Да, вот только на этой картине у вас слишком много синего. Синее уберите. А эту работу сделайте поконтрастнее. А вон та картина нам очень нравится, но на ней у вас девушка в шляпе сидит. Снимите шляпу.»
— Шляпу снимать не хочется?
— Не хочется. Это несовместимо ни с творчеством, ни с человеческим достоинством.
— Вы считаете, что художник в принципе не должен подстраиваться под рынок? Или все зависит от обстоятельств?
— Это я для себя так считаю. Конечно, у всех разная ситуация. Но мне кажется, художник должен работать так, как будто ему вообще не нужны деньги. Бывает, что картина сделана талантливым художником, но она как будто кричит: «купите меня!» Очень всегда обидно на это смотреть.
— А можно ли написать такую картину, которая будет нравиться и специалисту, и обывателю?
— Можно.
— Поделитесь рецептом?
— Универсальных рецептов у меня нет. Да и зритель везде разный. В Америке нравится одно, в Европе — совсем другое.
— Ольга, а вам не обидно, что Вас намного больше знают в Америке и в Европе, чем на Родине?
— Теперь узнали и на Родине. Для меня это очень важно, так как я, несмотря на годы, прожитые за границей, всегда ощущала себя именно русским художником. Всегда знала, что вернусь домой.
— Наверное, трудно, живя в эмиграции, сохранить внутреннюю связь с русской культурой?
— Я не относила себя к эмиграции. Была уверена, что мое пребывание там — состояние временное. Просто по ряду причин оно очень затянулось. А связь сохранить — да, очень трудно.
— Расскажите о вашей жизни за границей.
— Совсем другая жизнь, другие отношения между людьми. Другое восприятие мира и себя в мире. Пожалуй, одно из самых ярких впечатлений — лондонские старушки. Представьте себе восьмидесятилетнюю бабулю, которая надевает соломенную шляпку, прикалывает к груди букетик цветов, садится на велосипед и катит, обгоняя машины, стоящие в пробке! Ну разве не прелесть?
— А почему ни на одной картине я не вижу бабулю на велосипеде?
— Как художника меня эта тема не интересует.
— Искусство на ваш взгляд не должно отражать действительность?
— Может отражать, может не отражать, это совершенно не важно. Мы не ждем, например, от музыки, чтобы она обязательно имитировала пение птиц или шум дождя за окном. Слушая музыку, мы не думаем о том, встречаются ли такие сочетания звуков в природе. Ну не встречаются, и что с того? Также и с живописью: чтобы сказать правду, приходится иногда слегка приврать. Затронула картина какие-то струны в вашей душе или нет — вот, мне кажется, единственный критерий того, насколько она правдива.
— Что вы считаете самой сильной своей чертой?
— Честность. Наверное, это очень пафосно прозвучит, но в своей работе художник не должен врать, не должен прогибаться под публику. Может быть, это даже важнее, чем талант.
— И как это совместить с готовностью «слегка приврать»?
— Речь идет о разных вещах. Можно пожертвовать внешним правдоподобием ради художественной правды, но нельзя жертвовать художественной правдой ради того, чтобы понравиться зрителю.
— А самая слабая ваша черта какая?
— Я трудоголик.
— Очень неожиданный ответ.
— Могу процитировать Козьму Пруткова: «cпециалист подобен флюсу, полнота его односторонняя». Я всегда была одержима работой, это что-то вроде наркомании. Боюсь, что из-за этого очень многие важные стороны жизни прошли стороной.
— Есть ли какой-нибудь литературный герой, с которым вы себя отождествляете?
— Паганель. Та же узкая фокусировка на интересующем меня предмете, та же рассеянность в быту. Когда мне было 17 лет, я решила отделиться от родителей и сняла комнату в коммуналке. И приводила в изумление соседей тем, что могла, например, высыпать сухие макароны на сковородку и пытаться их поджарить. Мне в голову не приходило, что их надо сначала отварить. Меня спрашивают: Оля, а ты что, не видела никогда, как макароны готовят? Как их варят? Видела, конечно. Но это прошло мимо моего внимания.
— А фильмы, книги — тоже проходили мимо внимания?
— Нет, в основном, бытовая сторона. Книжки читала запоем, в кино тоже ходила с большим удовольствием. Но мне было абсолютно все равно, что есть, во что одеваться, где жить. Я как можно быстрее, каким-нибудь самым примитивным образом, эти вопросы решала, и снова возвращалась к тому, что мне было интересно.
— У вас есть любимый художник?
— Разделение на любимых художников и нелюбимых очень условно. У разных художников могут найтись близкие мне работы. И бывает, что у одного и того же автора есть то, что нравится и то, что не вызывает никакого интереса.
— Я вижу у вас на стене репродукцию Пиросмани…
— Очень нравятся примитивисты. У них есть чему поучиться.
— Может быть, тогда не стоило получать классическое образование?
— Почему же. Классическое образование — это беспроигрышный вариант. Но и безвыигрышный. Я имею в виду, что художнику, окончившему, скажем, Строгановку или Суриковский, трудно написать совсем уж плохую картину. Есть некий уровень, ниже которого он не упадет. Но двигаться дальше — это большая работа. Вот представьте, что есть задача, которая имеет пару — тройку стандартных путей решения. И художнику, чтобы увидеть какой-то нестандартный путь, нужно заставить себя забыть, что знакомые, привычные пути существуют. Это безумно трудно, потому что многие навыки в процессе работы уже доведены до автоматизма. Это все равно, что попытаться разучиться плавать.
— У всех художников существуют маленькие профессиональные секреты. Если можете, раскройте некоторые свои?
— «Надо быть спокойным и упрямым…» Наверное, самый большой секрет — это терпение, оно поможет достичь вершин.